Размышления о неистребимости охотника

Недавно перечитывая книгу Сергея Александровича Корытина "Звери и люди", как-то по-новому переосмыслил рассуждения уважаемого учёного-охотоведа о неистребимости охотника. В открытом доступе я этот текст не нашёл. Исходя из того, что тираж этой книги был небольшой, думаю будет полезным этот пробел восполнить.

Фото Н.Лопан

Введение читателя в охотничий мир (С.А. Корытин, первая глава книги «Звери и люди», Киров 2002 год).  

Все науки имеют много общего, однако, прикладные научные институты существен­но разнятся между собой в зависимости от вида хозяйственной деятельности челове­ка, которую они обслуживают. Примени­тельно к институту охотоведения две сово­купности причин, на мой взгляд, определя­ют его специфику: особенности охотничье­го дела, как вида хозяйствования человека, и стимулы, заставляющие человека зани­маться охотой. Эти две группы факторов обусловливают, в свою очередь, третью: особенности людей, занимающихся охотой, работающих в охотничьем хозяйстве и охо­товедческой науке.

Конечно, история ВНИИОЗа зависела, в первую очередь, от общественного и эко­номического устройства страны, от полити­ческих и иных перипетий советского и пос­ледующего периодов, но в какой-то степе­ни она определялась и тремя упомянутыми группами факторов. Знакомство с ними по­зволит лучше понимать (особенно читате­лю, далекому от охотничьего дела) жизнь и работу нашего Института. Итак, рассмот­рим сначала стимулы, побуждающие чело­века заниматься охотой.

За что мы любим охоту. Добывая диких животных, первобытный человек получал необходимые средства для существования — калорийную пищу и шкуры для спасения от холода. Материальная польза служила мощным стимулом занятия охотой во все периоды истории России и раньше, и теперь. Умножению экономиче­ского прибытка охотничьего промысла была посвящена вся деятельность ВНИИОЗа, подробно об этом мы узнаем из последую­щих глав. А сейчас остановимся на стиму­лах занятия охотой иного плана — связан­ных с переживаниями человека в процессе охоты, которые дополняют материальные устремления, зачастую выходят на первый план и действуют самостоятельно: заслоня­ют не только профит, но и страх человека за собственное здоровье и жизнь.

Увлечение охотой бывает так сильно, что становится сродни основным человеческим чувствам — «шекспировским страстям», в том числе и любви. Калиныч из охотничьих рассказов Тургенева ходит с барином на охоту в ущерб своему хозяйству и благопо­лучию. Существует даже присловие: «Если работа мешает охоте, побоку работу». Рус­ский государь Александр III очень любил ловить рыбу. Как-то во время рыбалки к нему пожаловал крупный политический де­ятель из Европы. Царю, сидевшему с удоч­кой у водоема, доложили о прибытии высо­кого гостя, но он не реагировал. Через не­которое время снова доложили, но он про­должал свое занятие, сказав: «Пока русский император ловит рыбу, Европа может и по­дождать». В средневековой Европе за неза­конную добычу оленя грозила пожизненная каторга. В России с давних времен за бра­коньерство полагалось «бить кнутом нещад­но и, по усечению языка, сослать в Сибирь  навечно». И все-таки ради удовлетворения охотничьей страсти некоторые люди реша­лись нарушать запреты.

Тяга к охоте не может быть объяснена только материальной заинтересованнос­тью. Как правило, занятие охотой для горо­жанина убыточно: добытая дичь не оправ­дывает затрат. И так было всегда. «Ружье да уда кормят худо», «Кто охотится да удит — ничего тому не будет», — говорят посло­вицы. Конечно, добытый лось — это запас мяса, соответствующий зарезанной коро­ве. Но не всегда его можно быстро добыть: «Ждучи лосины, наглодаться осины». По­смеиваясь над крестьянином, мечтающим поправить свои дела охотой, народ сочи­нил присказку: «На море, на окияне, на ос­трове на Буяне стоит лось печеный: в заду чеснок толченый, с одного боку-то режь, а с другого макай да ешь».

Если у крестьянина охотничьи трофеи далеко не всегда оправдывали затраченное на их добывание время, то для дворян, державших охоту, она нередко была разо­рительна. Это подтверждают пословицы: «Охоту держать — дом разорять», «Хоро­мы кривые, сени лубяные, слуги босые, со­баки борзые — дворянский дом». Крепкие хозяйственные мужики обычно чурались охоты: «Пусть рыщут волк да барсук, а нам недосуг». И у древних племен охота никог­да не могла обеспечить круглогодичного прокорма. Энгельс писал: «Исключительно охотничьих народов..., то есть таких, кото­рые живут только охотой, никогда не суще­ствовало, для этого добыча от охоты слиш­ком ненадежна».

«Не довольство, а охота человека те­шит»,— свидетельствует народная муд­рость. Про дворянскую псовую охоту ядо­вито говорили: «Не дорог конь, дорог заяц: коня положили, да зайца уходили», «Цена зайцу две деньги, а бежит — сто рублей». Нередко об улове на зимней рыбалке гово­рят: «Сорок штук в кружке», однако и при этой скудной добыче рыбачок способен целый день мерзнуть над лункой, вперя в нее свой зачарованный взгляд. Летняя ры­балка также не несет достатка: «Летом с удочкой, зимой с сумочкой».

Успешный исход охоты дает наслажде­ние. Вот как описывает свои переживания при преследовании раненого волка извест­ный русский писатель-эмигрант Борис Зай­цев в рассказе «Мгла»: «Я сжимал все мус­кулы в себе, корчился от желания схватить его, в слепой ярости бросился вниз за ним в овраг, что-то кричал. В горле хрипело, пальцы хрустят, рот дергается, что-то бе­зумное владеет мною... Но он мой, мой! Теперь уж его серое тело крепко сидит на макушке моего ружья, — какое наслажде­ние. От первого выстрела, как от удара пле­тью, он весь передергивается, морда ник­нет в снег...».

Фото М. Левитин

Рауль Кастро, охотившийся в Завидов­ском охотхозяйстве, после удачного выст­рела по токующему глухарю пустился в ди­кую первобытную пляску и по свидетель­ству сопровождавшего его русского охото­веда был похож на гориллу в экстазе. В по­добной ситуации пожилой немецкий охот­ник в вятском хозяйстве ВНИИОЗа после удачного выстрела упал, насмерть сражен­ный инфарктом. Рисуя охоту Ростовых в романе «Война и мир», Лев Толстой писал: «Та минута, когда Николай увидел в водо­моине копошащихся с волком собак, из- под которых виднелась седая шерсть вол­ка, его вытянувшаяся задняя нога и с при­жатыми ушами испуганная и задыхающая­ся голова (Карай держал его за горло), ми­нута, когда увидел это Николай, была сча­стливейшей минутой его жизни».

Однако наслаждение наслаждению рознь. Первобытная радость обладания добычей — это еще не все. Охота способна на большее. Аристократ по духу Ширинс- кий-Шихматов писал: «Охота есть величай­шее наслаждение. Но для того, чтобы охо­та могла служить источником высокого на­слаждения для человека образованного и развитого, необходимо иметь к ней серьез­ный интерес, как к орудию для изучения природы, с помощью которой добывается масса драгоценного материала для жизни, для науки и для искусства». Как видим, и тут, и в охоте культура и любознательность позволяют получать человеку больше ра­дости, чем ее достается примитивным лю­дям. Делать гвозди и выращивать картош­ку много проще, чем добыть ценного зве­ря. Охота требует творчества, а творческое удовлетворение — это счастье.

Поэт Н. Некрасов, всю жизнь находив­шийся в плену волшебного увлечения охо­той, писал:

Благо тому, кто предается во власть

Ратной забавы: он ведает страсть

И до седин молодые порывы

В нем сохранятся прекрасны и живы.

Страсть к охоте так сильна, что человек, лишившийся ее, страдает. Один старый охотник, обезножив и потеряв возможность бывать в природе, запретил жене выводить в квартире тараканов, поскольку охота на них несколько гасила его неудовлетворен­ную охотничью страсть. Ю. Нагибин писал: «Прекраснейшее, что есть на свете — право вверяется древнейшему инстинкту охоты». Охота — веселье, царство радости, витамин счастья; Всевышний даровал охоту людям во благо и наслаждение.

Какова же природа охотничьей страсти? Пословица гласит: «Худо ль, не худо ль, добро ли — охота бывает сильнее неволи», или другая: «Отдайся охоте — будешь в не­воле». У животных это явление этологи и зоопсихологи называют охотничьим ин­стинктом, охотничьей реакцией. Физиоло­ги же, плохо знающие диких зверей и птиц, относят его к «активно оборонительному безусловному рефлексу», но все не отри­цают врожденного характера охотничьего поведения. В отношении человека по этому поводу нет единого мнения. Известные охотоведы склонны считать охотничью страсть врожденным качеством. «И я на себе мог убедиться в том, что страсть к охоте закладывается в человеке природой, что охотником человек родится», — отмечает профессор Б. М. Житков. Человек 99% протяженности своей истории занимался охотой, поэтому можно уверенно говорить, что это не прошло для него бесследно и так или иначе отразилось на его сущности, склонностях, устремлениях, психике. С. Т.Аксаков писал: «... расположение к охоте некоторых людей, часто подавляемое обстоятельствами, есть не что иное, как врожденная наклонность, безраздельное увлечение...». Охотничий азарт возникает в мальчишке с первого раза, после первой добычи. За первой подстреленной бьющейся уткой я — шестиклассник, ополоумев, кинулся в озеро, еще не умея плавать, как был в одежде. К счастью, место оказалось неглубоким.

Фото Н.Лопан

Переживания человека, стоящего на вальдшнепиной тяге с ружьем и без него, совсем разные. Хорошо это испытал на себе в дет­стве, бывая с отцом на охотах в качестве «со­баки». Когда он впервые дал мне свое ружье, и я услышал «хорканье» приближающегося вальдшнепа, то сердце билось так сильно, что, казалось, выскочит, хотя до этого не раз довольно хладнокровно стрелял из того же ружья по мишени. Один из мемуаристов Тур­генева Д. Садовников приводит такое наблю­дение великого писателя: «Когда птица, я ви­дел, сидит недалеко от меня (будь она в клет­ке — я к ней равнодушен), и я знал что собака ее отыщет, сделает стойку, сердце билось 180 раз в минуту».

Можно согласиться с Евгением Евтушен­ко, писавшим:

Охота — это вовсе не охота,

и что — я сам не знаю.Это что-то,

чего не можем сами мы постичь,

и сколько бы мы книжек не вкусили,-

во всем его метуществе и силе

зовет нас предков первобытный клич.

Охотничья страсть присуща большей частью мужчинам, но иногда и женщинам. Лев Толстой писал, что героиня его романа «Война и мир» Наташа Ростова после того, как на псовой охоте заяц-русак был затрав­лен собаками, принадлежавшими их дому, «не переводя духа, радостно и восторжен­но визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала все то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны удивляться ему, ежели бы это было в другое время». По Тургеневу (в «За­писках охотника»), охотничья страсть во­обще... «свойственна русскому человеку; дайте мужику ружье, хоть веревками свя­занное, да горсточку пороху, и пойдет он бродить в одних лаптишках по болотам да по лесам, с утра до вечера». В России с ее обилием дичи, огромными угодьями греш­но не быть охотником. С возрастом охотни­чья страсть у некоторых людей, как и поло­вое чувство, слабеет, но иногда сохраняет­ся до глубокой старости.

В чем-то, возможно, охотничья страсть отдаленно перекликается с любовной стра­стью. Как процесс охоты, так и добытая дичь вызывают сильнейшее эмоциональное возбуждение. Вот как характеризует свои ранние детские ощущения Б. М. Житков: «На переднем крыльце, выходящем во двор, лежит большая груда дичи. Тут есть птицы с длинными и широкими клювами, крупные и мелкие. Я сижу рядом с этой кучей птиц и роюсь в ней руками. Ощущения у меня со­всем особенные. Я, кажется, дрожу и стара­юсь все пересмотреть и перещупать. Мне ка­жется теперь, что это ощущение можно сравнить с ранними половыми ощущения­ми». Известно, что у некоторых народно­стей охотник, убив медведицу, способен со­вокупляться с ней (Иохельсон, 1898).

Лев Толстой считал, что охотничье чув­ство по силе своей не уступает сексуально­му. В романе «Война и мир» мы находим такую фразу: «Данило! — сказал Николай Ростов, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника его уже охватило то непреодолимое чув­ство, в котором человек забывает все пре­жние намерения, как человек влюбленный в присутствии любовницы».

Фото Н.Лопан

Известный ученый-охотовед Я. С. Руса­нов писал (1997), что по прошествии полу­века он забыл подробности своей первой любви, но отчетливо, в мельчайших под­робностях помнит, как он убил свою первую утку. М. Пришвин в рассказе «Любовь Яри­ка» пишет о том, что охотничья страсть у собаки заслоняет даже половое влечение. Он пустил в лес кобеля Ярика — ирландско­го сеттера с сукой Кэтт — немецкой легавой, которая была в пустовке. И пес работал по дичи, не повязавшись с ней. Поэт Андрей Вознесенский в стихотворении «Охота на зайца» сравнивает охотничье увлеченье с половым: «Страсть к убийству как страсть к зачатию». Любопытно, что существует мне­ние, основанное на учении Фрейда, что фут­бол есть ритуальное средство символичес­кого освобождения нереализованной муж­ской сексуальности (Васильев, 1999). Несом­ненно, что охотничье чувство относится к самым глубинным, подсознательным плас­там человеческой психики.

Охота есть частный случай страсти к до­стижению цели, которую И. П. Павлов име­новал «рефлексом цели». Охота — это не только стрельба бекасов и хождение на медведя с рогатиной, но по существу свое­му и охота за жар-птицей, за истиной, за ведьмами, за дефицитом, за продавцами наркотиков и другими желанными объекта­ми. Охота за дичью со временем стала в психологическом смысле подручным спо­собом удовлетворения этой большой стра­сти. Охотничий инстинкт легко перевопло­щается у животных и у человека. Бывший волк — овчарка вместо зайца ищет взрыв­чатку или наркотики, сыщик и полицейский — убежавшего преступника, фотограф-ани­малист охотится за дичью с телеобъекти­вом, спортивные репортеры гонятся за уни­кальным снимком. Герой книги Гарина-Ми­хайловского «Инженеры» Карташов, про­кладывая линию будущей железной доро­ги, делал это с величайшим азартом: «Кар­ташов объяснял это тем, что, вероятно, на­следственная страсть его предков к охоте переродилась в нем тоже в своего рода охо­ту: линия это тот же зверь, которого тоже надо уметь выследить по разным парамет­рам, требующим знания, опыта, особого да­рования». Охота в широком смысле — это, в сущности, краткая формула жития.

Фото М. Левитин

Благотворное влияние охоты на здоро­вье людей — также одна из причин ее при­тягательности. Свежий воздух, вольный ве­тер, фитонциды и запахи, рождаемые ле­сом и травой, движение — все эти факторы положительно воздействуют на человека, вырвавшегося из города, в том числе и охотника. Говорят, что время, проведенное на охоте, не засчитывается в срок жизни. Охота снимает нервные стрессы и пере­грузки, делает человека выносливым, ре­шительным, уверенным в себе, способным жить в полевых условиях, переносить тяго­ты. Из охотников выходят хорошие солда­ты. Не зря говорят: охота и война — родные сестры. Об этом много писалось и нет смысла повторяться. Человек получает удо­вольствие от собственной ловкости, меткая стрельба влет доставляет охотнику много радости. Лев Толстой писал в дневнике: «На охоте отдыхает ум и трудится тело».

Кроме положительного физического воздействия, охота оказывает целительное влияние на психологию человека. Контра­стная смена привычной городской обста­новки на новую, естественную ведет к пси­хологическому оздоровлению, обновле­нию души. Интересную и глубокую мысль высказал поэт М. Лермонтов: «...удаляясь от условий общества и приближаясь к при­роде, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она вновь делается такою, какой была некогда и, вероятно, будет когда-нибудь опять».

Фото И.Рудковский

Непрерывное смотрение рыбака на по­плавок помогает концентрации внимания и сродни сосредоточенному взгляду на бле­стящий предмет у йогов, занимающихся медитацией. Сидя с ружьем на заре, охот­ник большей частью думает о хорошем. Иногда с теплыми чувствами вспоминает соблазненных женщин, порою уж с трудом припоминая их имена.

Есенин писал:

Хорошо лежать в траве зеленой

И, впиваясь в призрачную гладь,

Чей-то взгляд, ревнивый и влюбленный

На себе, уставшем, вспоминать.

Вспоминаешь лучшие времена своей жизни и неожиданно приходишь к выводу, что ими оказываются не годы успехов и де­ловых побед, а те периоды, когда складыва­лось так, что тебя все любили и ты всех лю­бил. И потому, наверное, и жить-то надо было по-другому... без суеты. Говоря о при­роде, С. Т. Аксаков писал: «Туда бежать от праздности, пустоты и недостатка интере­сов; туда бежать от неугомонной внешней деятельности, мелких своекорыстных хло­пот, бесплодных, бесполезных, хотя и доб­росовестных мыслей, забот и попечений!... Улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, развеются несбыточные надежды».

Трудную заповедь о прощении своих малочисленных недругов я принял оконча­тельно на охотничьей заре. И потом убе­дился, что прощение это, угодное всевыш­нему и миру, полезно и тебе, ибо облегча­ет, разглаживает душу. При контрастной смене обстановки у горожанина в голову приходят философские мысли, заставляю­щие задуматься о жизни, ее смысле, о мес­те человека в природе.

Лесов немолчное шуршанье

И трубы птиц в осенней мгле

Напомнят мне о расставанье

О краткосрочном на Земле.

Эти строки принадлежат вятской по­этессе Надежде Перминовой — подруге Сергея Маракова, имя которого будет не раз встречаться в этой книге.

«Мы сейчас не поняли и не хотим по­нять, — писал Виктор Астафьев, — что жи­вотные, птицы, рыбы, растения без нас проживут гораздо спокойнее и лучше, а вот нам без них не прожить и дня едино­го». Вспоминается шутка: приходит паци­ент к доктору, а у него на голове белка сидит. Доктор спрашивает: «Ну, что бо­лит?» А белка отвечает: «Вот что-то к но­гам прилипло». Симпатичные люди — при­родные охотники, якуты, чукчи, восприни­мают мир сквозь призму охоты. По этому поводу в сороковых годах рассказывали следующую историю. Охотник-эвенк, приехав в Москву, подвыпил и шумно шел по Красной площади. Милиционер засвистел ему. Эвенк: «Что ты свистишь мне? Я что,рябчик?!»

Экзюпери сказал: у человека есть одна роскошь — роскошь общения. Общение сприятными людьми у охотничьего или рыбацкого костра имеет особую привлекательность. Неспешная беседа вне привычной обстановки на лоне природы располагает к откровенности, каждый человек поворачивается какой-то новой искренней гранью. Приятственное, дружелюбное общение, как известно, нередко подкрепляется умеренным восприятием хмельного. К сожалению, оно в России не всегда бывает умеренным. Однако, стакашек спиртного, пропущенный без помех, вдали от ворчания жены и нареканий тещи, осуждающих взглядов соседей и начальства бывает приятен вдвойне. Внутри разгорается маленький костер, согревающий тело и душу.

Фото Н. Лопан

Наслаждение увеличивают вкус и аромат жареной лосиной печенки или крепкой рыбацкой ухи с оттенком запаха костра, дымок от папиросы, прикуренной от уголька, байки, шутки и свои особые охотничьи и рыбацкие тосты. Вот один из них: «Выпьем за четыре лося — чтобы еЛОСЬ и пиЛОСЬ, чтоб хоте ЛОСЬ и могЛОСЬ!». Не устаревает пожелание прикладистого ружья и покладистой жены. Раздавшийся крик филина заставляет поднять уши уютно свернувшегося калачиком чуть в стороне пса, а появившееся «цыганское солнышко» — луна снисходительно взирает на веселую компанию у костра. Какой восторг в душе! Умеренное потребление спиртного свойственно в период охоты не только современным охотникам, но и в прежние времена. Лев Толстой в романе «Война и мир» пишет: «Граф по старинной привычке перед охотой выпил серебряную чарку охот­ничьей запеканочки, закусил и запил полбу­тылкой своего любимого бордо». Как прави­ло, аллергии на спиртное у охотников нет. Пьют на охоте не для «скрасу жизни», а для большего усиления ее радости.

Охота — единственное, что поддержива­ло угасающий помещичий дух, — писал И. Бунин в рассказе «Антоновские яблоки». Многие цари и великие князья были охот­никами. Ленин, Хрущев, Брежнев и более мелкая сошка партийной и военной элиты советского периода тяготела к охоте.

Нередко на охоте между ее участниками легко разрешаются трудные деловые и даже государственные проблемы. Не зря существует пословица: «Торг потеху лю­бит». Начальство на охоте добрее, чем в ка­бинетах. Как-то маршал Гречко охотился весной в Завидово. Подсадная утка работа­ла превосходно. «Кто ее готовил?» — спро­сил министр. «Научный сотрудник Русанов», — ответствовал адъютант. «Наградить!» Так у известного охотоведа появились часы с выгравированной надписью: «Я. С. Русано­ву от Министерства обороны».

Кто из нас не испытывал грусти, возвра­щаясь домой с пустым ягдташем, особенно в компании более удачливых охотников. Чувство гордости своими трофеями есте­ственно, оно удовлетворяет тщеславие че­ловека. Некоторые охотники нашего двора холодной осенью и зимой вывешивают до­бытых тетеревов и зайцев за форточку: не портится дичь, а главное — люди видят... Недаром существуют пословицы: «Закончи­лась охота — похвастаться охота», «Борьба и охота похвальбу любят». Главной приман­кой у нас для состоятельных охотников За­пада служит выдающийся трофей, который даст возможность попасть с ним в междуна­родную книгу трофеев. Устраивают выстав­ки охотничьих трофеев.

Мой учитель, знаток теории рыбной лов­ли, седоусый С. С. Субботин, поймав вось­микилограммовую щуку, обошел с ней все магазины своего маленького городка и в каждом просил взвесить свой выдающийся трофей. Когда Хрущев со своими мини­страми ездил на охоту, то существовал та­кой порядок. Все били дичи, сколько убь­ют — по 18-20 уток, но, приходя на базу, спрашивали шофера, сколько убил шеф. Если он убил шесть, то остальные, незави­симо от истинного количества добытых уток, говорили меньше. За ужином в сало­не возникал разговор. Хрущев спрашивал:

—       Сколько ты убил?

—       Три.

—       А ты?

—       Четыре.

—       Эх вы, мазилы, а я шесть!

Старинные иностранные охотничьи жур­налы наполнены бесчисленными снимками бледнолицых охотников, стоящих ногой на поверженном слоне, льве или диковинной антилопе. Фотография, запечатляющая охотника с его выдающимся трофеем — волком, медведем, рысью или связкой гу­сей — греет душу счастливчика. Друзья и товарищи, рассматривая снимок, восхища­ются молодцом, его охотничий и деловой статус возрастает. Осознанно или неосоз­нанно, но тщеславие этого человека удов­летворяется с помощью охоты. Пытаясь усилить этот эффект, некоторые охотники и рыбаки в своих рассказах несколько пре­увеличивают достигнутые успехи. Легкое привирание обладает интересной особен­ностью: будучи однажды рассказанной, ис­ тория, приправленная фантазией, через не­которое время становится «родной», и фантазер сам не может точно определить, как было на самом деле. И. С. Тургенев пи­сал: «Редкая черта в охотнике, если он не преувеличивает числа убитой им дичи».

К фантазированию причастны в основ­ном охотники-любители, а между промыс­ловиками этот грех наблюдается значитель­но реже. Однако, бесчисленные анекдоты о завиральности рыбаков и охотников и рас­сказы барона Мюнхгаузена родились на ка­кой-то реально существующей основе. В народе придумали присказку — имитацию охотничьего фольклора: «Пошел я на гору лыко драть; увидал, на утках озеро плавает. Я бросил три палки: одну еловую, другую березовую, третью рябиновую; бросил ело­вую — недобросил, бросил березовую — пе­ребросил, бросил рябиновую — угодил, озе­ро вспорхнуло, улетело, а утки остались».

В США завели «охоту на носорога». При­везли из Африки эту животину и выпустили в большом загоне с соответствующей расти­тельностью. Охотнику дают ружье с летаю­щим шприцем, которым зверю впрыскивает­ся обездвиживающий препарат. Носорог временно засыпает, охотника фотографиру­ют на его внушительной туше и вместе со снимком вручают для пущей достоверности совершенно не отличимую от оригинала пла­стмассовую копию рога. Кстати, тщеславное сочинительство на охотничьи темы более бе­зопасно для авторов, чем всякое другое: лес — дело темное, попробуй проверь. Любопыт­но, что в картине «Охотники на привале» Пе- ров первоначально изобразил в темперамен­тном охотнике-рассказчике поэта Некрасова, но певец русской охоты рассердился, и фи­гуру его пришлось переписать.

Однако, какая бы психологическая ос­нова под явлением охотничьих преувеличе­ний ни была, рассказы и байки на привале, приправленные запахом костра и ароматом леса, живыми манерами рассказчиков, восхитительны. Пушкин писал:

Люблю я дружеские враки

И дружеский бокал вина

Порою той, что названа «пора

меж волка и собаки...»

Кроме перечисленных прелестей и дви­жущих стимулов занятия охотой, имеются и другие, менее заметные, но, на мои взгляд, реально существующие. Остано­вимся на них.

Фото И.Рудковский

Страсть к приключениям прочно гнез­дится в человеческой натуре, особенно смолоду. Она заставляет мальчишек убе­гать из дому, взрослых людей — занимать­ся бродяжничеством и путешествиями. Приключенческая литература — одна из самых читаемых. Секрет популярности та­ких писателей, как Майн Рид и Жюль Верн, в том, что они уносят нас в мир приключе­ний. Переход реки вброд, нежданная гро­за, встреча крупного зверя, сломанная на охоте лыжа, даже ночевка охотника в незнакомой деревне приводят порою к историям, которые не забываются всю жизнь. Охота всегда связана с переменой мест, с малыми и большими путешествия­ми. А где, как не в путешествиях, нас ждут приключения? Занимаясь охотой, вы приобщаетесь к миру приключений, и при­сущая многим людям страсть к ним служит дополнительным побуждением к охоте.

Всякий секрет, всякая тайна вызывают повышенный интерес людей. Вот почему в заголовках книг так часто встречаются эти два слова. Вот почему все любят читать де­тективы. Сталкиваясь с животными, с при­родой, охотник все время натыкается на ее маленькие и большие секреты, иногда не­ведомые только ему, а иногда и науке. Они вызывают интерес у человека, стремление познать тайну, возбуждают врожденное исследовательское поведение. «Оттенки охотников весьма разнообразны, как и сама природа человеческая», — писал С. Т. Аксаков. Но всех охотников роднит любоз­нательность, приметливость к явлениям природы. «Охотник слышит, как лес ды­шит», — отмечает пословица.

Часто люди, выезжая на природу, оста­ются по-прежнему далеки от нее, включа­ют истошно вопящий радиоприемник или магнитофон, который глушит всех соловь­ев и кукушек. Охотник же, выслеживая дичь, для своего успеха должен наблюдать и понимать природу, активно приобщаться к ней. Старые промысловики да и многие серьезные охотники-любители обладают огромным количеством уникальных, цен­ных наблюдений за животными. В занятии охотой человек сталкивается с неизвест­ным, таинственным чаще, чем занимаясь обычными делами. «Эффект тайны» слу­жит дополнительным неосознанным стиму­лом увлечения охотой.

Успех охоты зависит от случая, удачи, везения, и потому она в какой-то степени сродни карточной игре, рулетке, то есть достигаемый результат не всегда связан с квалификацией человека, его трудолюби­ем. Охота это своего рода казино. Повез­ло — и ты счастливчик! Нередко самый крупный лось выходит на самого неопытно­го охотника. Немало случаев, когда чело­век, только что купивший спиннинг, при первых робких забросах ловит крупную рыбину. Принцип азартного картежника — «к утру да повезет» заставляет усталого, еле волочащего ноги охотника-неудачника сворачивать с дороги, идущей к дому, и лезть, спотыкаясь и чертыхаясь, в кочкар­ник с надеждой, что вылетит стая жирных, медленных кряковых уток, и после лихого дуплета пара (а глядишь, и тройка!) шикар­ных крякашей смачно шлепнется в мелкое болотце. И даже завершающий акт — сам выстрел, содержит элемент удачи, шутли­вое присловье говорит: «Либо дупеля, либо пуделя». «Эффект рулетки» усиливает при­тягательность охоты.

Удальство, риск, игра со смертью, бра­вада, собственная лихость доставляет многим людям наслаждение. Каскадеры, любители слалома, наемные солдаты — представители этой отчаянной категории людей. Кто не рискует, тот не пьет шам­панского. Занятие охотой — тоже дело рискованное. Не зря пословицы молвят: «Кто ходит часто в лесу, у того смерть на носу», «Ловцы рыбные — людцы гиблые». «Или добыть, или дома не быть», — прин­цип азартного, рискованного охотника. Японские китобои раньше носили длин­ные волосы, потому что за них легче вы­таскивать человека из воды. Известный охотовед С. А. Бутурлин сообщает, что один из самых лучших охотников низовья Колымы Егор Шкулов на спор влез в бер­логу к белому медведю с одним ножом и зарезал его. Риск, говорят, благородное дело. Причастность к благородству всегда привлекала людей. Удовольствие риска служит для некоторых людей элементом притягательности охоты.

Согласно словарю, красота — это сово­купность качеств, доставляющих наслаж­дение взору и слуху. Охота и природа под­разумевают общение с красотой, а красо­та возвышает, облагораживает, умиротво­ряет человека и манит его к себе. Обличи­тели из числа «зеленых» сурово опреде­ляют охоту «как процесс преобразования животного в труп». А между тем она, эта охота, обросла морем красоты и поэзии. Изъятие животных хищниками так же, как и человеком-охотником, есть неотъемле­мый компонент природных процессов. «Природа — вечный образец искусства», — писал В. Белинский. Без чувства поэзии, без ощущения таинства нет настоящего охотника.

Фото С. Тютчев

Алексей Константинович Толстой в своей «Литературной исповеди» отмечает: «Мне кажется, я обязан этой жизни охот­ника тем, что моя поэзия почти всегда пи­сана в мажорном тоне, между тем как мои соотечественники пели по большей части в минорном». Всяк понимает красоту по- своему, но даже в самом грубом человеке она вызывает светлые чувства. На одной из охот случайный компаньон, отставной майор, увидев букетик полевых цветов, собранных мною перед возвращением домой, сказал: «Красотища-то какая!». Перед этим возгласом он изрек банальное трехэтажное ругательство, но с таким вдохновением, что оно не осквернило, а лишь подчеркнуло силу его восхищения красотой ромашек и васильков. Для многих охотников главное в охоте не добыча, а «пейзаж и кислород».

Фото С. Тютчев

Философы считают, что красота есть самый могущественный стимул совершенствования человека. «Красота спасет мир!» — говорил Достоевский. В естественной природе нет ничего безобразного. Внимательно всмотревшись в самую серенькую птичку, в любую травинку, вы увидите в них уйму красот. Иван Бунин, наблюдая оленя, сочинил стихи:

О, как легко уходит он долиной,

Как бешено, в избытке свежих сил

В стремительности радостно-звериной

Он КРАСОТУ от смерти уносил.

После завершения войны, окончательно уверовав, что остался жить, я задумался о будущей профессии, колеблясь в выборе. Он был непрост и даже мучителен — обуре­вали противоречивые мечты мальчишества. Решение пришло неожиданно. Умываясь во дворе сельского дома, намылил лицо, но кончилась вода, хозяйская дочка, поли­вавшая мне, пошла с ведерком к колодцу да задержалась. Мыло на лице подсохло, надоело стоять с закрытыми глазами, и я решился открыть их. Сразу же увидел веточ­ку вербы, тянувшуюся ко мне от рядом рос­шего куста. Серенькие пушистые почки на прутике с красной корой в свете утреннего яркого солнца на фоне чистого голубого неба были так первозданно нежны и довер­чивы, так невероятно красивы, что эта вос­хитительная картина затмила все. В голове промчалась мысль: какие могут быть сомне­ния! Да разве может что-то сравниться с природой? К черту все — иду в охотоведы! Спустя полвека, я в мельчайших деталях по­мню эту поразившую меня веточку вербы, с которой ходят в церковь на Вербное вос­кресенье. Она навечно запечатлелась в моей памяти, подтвердив реальность мечты Фауста: «Остановись мгновение, ты пре­красно!» Когда пришла девушка с водой, я уже твердо знал, кем буду.

И позже, поджидая медведя на горной тропе в безмолвной лунной тишине величе­ственных гор Памира, я ощущал себя нич­тожной, ненужной пылинкой мироздания. Такое же чувство появлялось в сахалинс­кой экспедиции на берегу штормового без­брежного Охотского моря. Природа и сцепленная с ней охота помогают человеку сформировать свое мировоззрение, изба­виться от ограниченного самодовольства.

К разговору о красоте и охоте можно добавить неожиданно пришедшее сообра­жение. В сущности, главный товарный про­дукт охоты — пушнина. А идет она в основ­ном для женской одежды. Красивые меха высвечивают женскую красоту. Одна ко­кетка надела на себя сразу три лисицы. Когда ее спросили, зачем так много лисиц, она ответила: «Чем больше зверей, тем больше охотников...». Большая часть охот­ников и охотоведов России работает на женскую красоту, служит женскими угод­никами. И это не стыдно. Ибо, что может быть прекраснее женской красоты в этом суетном мире? Только сама природа. Есть такой тост: «За любовь к природе, за при­роду любви и за любовь на природе!». Как и любовь, охота приносит счастье челове­ку. Иван Бунин в рассказе о своем детстве, своих охотничьих переживаниях писал: «Ах, когда я вырасту, я буду самым счаст­ливым человеком в мире! Я поселюсь на хуторе, буду жить только охотой».

Фото  www.tosamoe55.ru

Яркий журналист В. Голованов в очерке «Новая таежная философия» писал: «Если бы я не увидел этого первозданного, боже­ственного величия природы, не ощутил силу красоты, исподволь вливающуюся в тебя извне, я бы, наверное, никогда не по­нял охотников, как и староверов не пони­мал». Красота — мощный стимул, привле­кающий людей к занятию охотой, незави­симо от меры их наполнения культурой, поскольку в значительной мере действует на подсознательном уровне. Всплывает четверостишие Игоря Северянина:

Вы, изнуренные в тяжелых

Условиях жизни городской

Ко мне придете: край мой елов,

В нем — красота, а в ней покой.

На раскаленные, «дышащие» угли кост­ра, его пламя можно смотреть часами, не отрываясь. Таким же притягательным, гипнотизирующим действием обладают шум морского прибоя, вид постепенно восходя­щего солнца. «Охотники и рыбаки имеют то преимущество перед другими людьми, — писал профессор Б. М. Житков, — что час­то видят первые проблески рассвета и по­явление края солнца над горизонтом». Нет людей, совершенно равнодушно встречаю­щих восход солнца. У некоторых появле­ние пылающей краюшки светила вызывает даже некую робость перед величием ба­нально-таинственного зрелища. Но тех, кто смотрит в глаза наступающему дню с радо­стным чувством, больше. Вот что пишет о своих ощущениях Тургенев: «... и тихо вып­лывает багровое солнце. Свет так и хлынет потоком; сердце в вас встрепенется, как птица. Свежо, весело, любо!». Одно толь­ко упоминание об улетающих журавлях, как и само это зрелище, без осечки будят в душе человека грустное поэтическое на­строение. Люди замирают, услышав пение соловья, вой волков и даже порою обыден­ный крик кукушки.

Корни магического воздействия некото­рых образов и звуков, рожденных приро­дой, надо искать в прошлом человечества, существование которого почти всегда было связано с природой. Упомянутые природ­ные сигналы, служат включателями особых человеческих состояний, близких к парагипнотическим, которые можно назвать «сторинатовыми реакциями» (от латинских слов Historia — история, Natura — природа). Даже во внутреннем убранстве охотничьей избушки есть какая-то своеобразная пер­вобытная прелесть, особый шарм. Видимо, оно несет в себе элементы древних убе­жищ, пещер, гротов и подобных укрытий, использовавшихся первобытным челове­ком в течение всего периода своего суще­ствования, а именно: тусклый свет, темные стены, запах моха и смолы.

Общение с двумя домашними животны­ми, собакой и лошадью, также таит в себе подобные воздействия на психику челове­ка: «доброшершавость языка всепонимающей собаки», — говоря словами Евгения Евтушенко, трудно сравнить с каким-ни­будь другим ощущением, разве что с при­косновением замшевых губ лошади, осто­рожно берущей с вашей ладони ломтик подсоленного черного хлеба. И. С. Турге­нев писал: «... всякий охотник до ружья и до собаки — страстный почитатель благо­роднейшего животного в мире: лошади».Собака и лошадь, всегдашние спутники охотника, также «вросли» в процессе исто­рического развития в психику человека.Никто, пожалуй, больше охотника не под­вергается действию древних возбудителей сторинатовых реакций. И они, вкупе с «эф­фектом тайны», «феноменом рулетки» и другими перечислявшимися явлениями, увеличивают притягательность охоты.

Фото http://www.nubo.ru

Все сказанное в полной мере относит­ся и к любительской и к промысловой охо­те. Однако, в последней сильнее влияние материальной заинтересованности. На соболином промысле охотник за сравни­тельно короткий срок может заработать на прокорм семьи в течение года. Но охотничий азарт, надежда на «фарт» мощно влияют и на промысловика. Зна­ток охотничьего хозяйства Сибири В. Н. Скалон отрицал деление охотников на любителей и промысловиков. Он писал (1970): «Если идет человек в тайгу и тун­дру, то именно потому, что он любит охо­ту больше всего на свете. Он, как говорят в Сибири, «заражен» охотой. А если это­го нет, он махнет рукой на опасную и малодоходную в среднем охотничью деятельность и тотчас найдет более спо­койную и доходную работу».

Упоминавшийся ученый охотовед Я. С. Русанов (1997) писал о старом охотнике-капканщике, больном раком. Он знал о скорой кончине, однако, превозмогая недуг, движимый охотничьей страстью, регулярно ходил проверять свои путики. Мой однокашник биолог-охотовед Слава Воронцов, будучи смертельно больным, попросил зятя вывести его на охоту с гончей. Увидев поднятого зайца, он сделал несколько шагов и упал, чтобы больше никогда не встать. Декаб­рист Лунин после провала восстания, зная, что уже получен приказ об его аресте, по­просил недельный отпуск, чтобы поохо­титься, и великий князь Константин не только разрешил ему это, но и выделил собственную свору собак.

Труд сталевара, ткачихи и людей многих других профессий определяется прежде всего необходимостью получения средств к существованию. В отличие от них, труд че­ловека, занимающегося охотой, как мы ви­дим, подкрепляется не только материальной заинтересованностью, но и рядом других мощных стимулов. В этом причина неистре­бимости охотника.